Встречу тебя в весеннем парке, оглушу, кину в машину и отвезу домой.
Скрутив проволокой запястья, я швырну тебя в ванную, и пущу кипяток – чтоб слегка тебя обварить, как курятину. Визжишь, вкуснятина моя? Что – уже не клонит в сон? Сколько же в тебе энергии, ну да мы её потратим, уж поверь мне. Хорошо в кипяточке? Визжи, визжи – всё равно не кто не услышит.
Вот, смотри: я принёс тебе твои любимые фрукты, здесь, в вазе. А вот то самое вино, помнишь? Ничего, сейчас ты всё вспомнишь. Ты будешь у меня обливаться рубиновой кровью, поизвиваешься. Не могу удержаться – с размаху бью мою зайку тыльной стороной ладони по лицу, сворачивая на бок твой нежный носик, который через сутки превратится в сизый, распухший инжир. Кипяток пора выключить, а то что-то ты стала какая-то красная и некрасивая. Но всё равно – пока ты со мной, я самый счастливый человек на свете.
Пока ты плачешь и всхлипываешь, я беру шершавое полотенце, ссыпаю в него все фрукты из вазы общим весом около четырёх кило, заворачиваю, и принимаюсь тебя окучивать по всему телу, с оттяжкой, чтобы отставала в местах ударов твоя разгорячённая кожа. Ты дико кричишь, заглушая тихую музыку из комнаты, и только ветер гуляющий от взмахов фруктового кистеня, является свидетелем таинства нашей любви.
Я выволоку тебя из ванной – всю такую красную, ободранную и растрёпанную. Ты что-то мне хочешь сказать? «Не надо»? А почему ты шепелявишь, заинька моя? Ах да, это же я выбил тебе передние зубки, как собачкам выбивают на севере, чтобы не кусались.
- Родненький мой человечек! - умиляюсь я, и хватаю тебя за волосы. Что дрожишь? Заметила как я смотрю на тебя? Ну что ты, милая, это ещё не так страшно, чтобы дрожать. Знаешь, какие смешные соседи попались мне здесь? Они тоже любят человеческой мясо, и мы часто ужинаем вместе! И сегодня мы тоже будем жарить мясо, без него никак. Почему ты не смеёшься, зайка? Обиделась, что я тебе зубки повышибал? Аааа, ты просто немножко стесняешься, позабыла меня за долгие дни ожидания.
Потом я подхвачу твою мокрую тушку, и швырну на кровать. Нет, лучше я швырну тебя на пол так, чтобы ты рассадила в кровь свои острые коленочки о прохладный паркет, и чтобы ты немного потанцевала нижний брейк, этот волнительный танец. И кота твоего сраного я тоже ёбну, но уже за хвост об угол стены, с размаха, чтобы он повалялся рядом с тобой, помяукал, извиваясь восьмеркой и подёргивая сломанным хвостом.
Ты будешь орать от ужаса, умолять, кричать что ждала меня, плакала в плюшевую собачку, а на самом деле ты, курва, баз счёта проёбывала мои денежки, выданные тебе на учёбу, трахалась напропалую в жопу и без гандона, изредка с презрением вспоминая своего надутого, тупого индюка, - так, значит, ты меня называешь, тварь. Сейчас ты увидишь, как полюбит тебя этот индюк, сейчас ты увидишь – как я сильно полюблю тебя…
Я буду кружить тебя пинками по комнате, нарочно наступая на кота, ломая ему рёбра, давя лапы; и от ужаса, от беспощадных ударов по голове, у тебя запутаются мысли, а я буду топтаться у тебя на спине, бить пыром по голеням и бёдрам, давить грудь, а потом начну срывать с тебя одежду. Ты думаешь, сука, что я хочу тебя насиловать? Какая же ты бестолковая мразь.
Посмотри на себя, гадина. Ошпаренная, окровавленная, отупевшая от щенячьего ужаса до состояния забиваемой свиньи, дрянь. Теперь у меня другие поцелуи и ласки, не те, что ты помнишь, а более основательные. Ты отзовёшься на них, если не хочешь, чтобы я принялся тебя заживо пожирать.
Стони, сука!
Я схвачу тебя за горло, глядя в твои затуманивающиеся глаза, в покрасневшую как помидор рожу. Какая же ты мерзкая. Мочку тебе что ли оторвать… Ну что ты завыла, заткнись, гадина, никто ещё от этого не умирал. И не хватайся за живот, я тебя несильно ударил, а тебя надо бить вот так, чтоб пупок развязывался. Как же ты красиво скрючилась, посасывая с кровью сквозь сломанные зубы жгучий воздух.
Ты, одурманенная тумаками, уже даже не замечаешь, что я вытащил свой известный нож, и примериваюсь пырнуть тебя в ягодицу. Но я с трудом сдерживаюсь, и начинаю вместо этого лёгкими взмахами рассекать кожу на твоих бёдрах, голенях, щиколотках, неглубоко, чтоб только щипало. И вот – ты лежишь, как готовая к свежеванию свинья в трусиках.
Я схвачу тебя за ногу, и поволоку на кухню, чтобы там взвалить тебя на обеденный стол, который служит мне также разделочным, и молниеносно раскраиваю тебе голову топором, не давая опомниться.
Трупик.
Я переворачиваю тебя на спину одним движением руки, втыкаю нож тебе в пах, и поддергивая лезвие, распарываю тебя вдоль до самой трахеи. Восхитительная картина – как брюшная полость постепенно наполняется кровью. Я мыслях уже расписал последовательность поедания твоего мяса: начну с ног (супец сделаю и котлет накручу), затем попробую на вкус твои бёдра (ежели на пельмени не сгодишься, так пущу на «ёжики» с рисом). Я не спешу – разделываю тебя неторопливо, разнимая по суставам, подбираясь к заветной цели – сердцу, ибо только эту часть тела я ем исключительно сырой.
Вот оно. Как же оно восхитительно пахнет! Хотя, стоп, это не сердце так пахнет, это вспоротая по неаккуратности адреналиновая железа, надпочечник. От запаха я решаю сделать исключение из своих гастрономических правил: я начинаю медленно пережёвывать её своими крепкими, как у верблюда, зубами, даже не вырезав из нутра, а возясь в нём своим окровавленным лицом.
Выдавив из неё весь смешанный с кровью адренохром, я вырываю её зубами, и сплёвываю в раковину. Голова стала кружиться, обострились запахи, кухня поплыла перед глазами. Ты пахнешь отвратно, каким-то едким говном, очень похожий запах был, когда я вспарывал по осени свинью, и нечаянно разрезал ей кишечник. Недаром я всегда говорил, что ты жрёшь как свинья. Теперь мне даже стало противно есть своё поганое сердце. Но я всё равно его съем, позже, потушив с картошкой. Твои ноги широко раскинуты, как у дохлой овцы…
Мой разум горит огнём, мир кружится яркой калейдоскопической каруселью, я их тоже отрубаю, ноги твои, и снова хватаю нож, и чередой ударов превращаю твои затянутые поволокой смерти глаза в разлохмаченные кровавые дырочки.
После этого я целую тебя в распухшие, мёртвые губы, ложусь на забрызганный кровью пол, и закрываю глаза и размышляю в пучине цветов, звуков и голосов, рождаемых взбесившимся от адренохрома мозгом. Это ведь даже не месть тебе за то, что ты занималась любовью с котом, кот – он для того, чтоб играть с ним, как ты не понимала? А то, что сейчас случилось с ним и с тобой - это и есть настоящая любовь, любовь, не требующего большего. Тебе удобно лежать не спинке? Ты молчишь, и мне приходится встать, чтобы прочитать ответ на твоем изуродованном лице. Вижу, что удобно. Сейчас я тебя пододвину за культи ног к краю стола, чтобы было и мне удобно. Тебя погладить по спинке? Пожалуйста, вот, но большего не требуй. И не надо на меня так выпячивать свой распоротый пах, ради бога, я даже смотреть не хочу, не говоря уж о чём-то ещё.
Ну ладно, потрогаю, тока чуть-чуть… Что это значит, неужели у меня встал?!! Так, подержимся за гвои облитые кровью груди, а то – ишь как расползлись по сторонам. Я её сжимаю, чисто рефлекторно, ой, а что это за гадость из неё выдавилась?
И чего это у меня самого голос задрожал, и дыхание сбилось…. Ладно уж, давай мириться, у меня сил сегодня - как у десятерых, да и не могу я долго сердиться, потому что ты же видишь, как люблю тебя – до умопомрачения!
:
